Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]
— Я просто так здесь… Гуляю, смотрю… Первый раз в деревне. Делать-то все равно нечего.
Человек окинул пришельца новым взглядом — теперь он смотрел вприщурку, примеривался: а правду ли ты сказал или слукавил. Потом улыбочка замерцала в нем, и не понять, то ли он пошутил, то ли пригласил всерьез:
— Ну, если делать нечего, тогда пойдем со мной.
И Анатолий двинулся за ним.
В грубых ботинках человек топал впереди, а Анатолий шел беззвучно. На их пути, приваленный к одинокому вязку, стоял велосипед, а возле велосипеда, закрыв лицо голубой косынкой, спала женщина — судя по яркому платью, не старая.
— Пора, Лидуха. Вставай, заявился, — сказал человек на ходу, не глядя на женщину.
— Встаю, Захар Андреич! — отозвалась женщина сиплым спросонок голосом.
— Что, опять Григорий выкомаривал?
— А то… Такой куролес, такой далдон. Дурак дураком, шея дугой.
— Брось охаивать мужика, завтра помиритесь, и опять будешь хвалиться им.
Пришли к высокой ограде из усохшего хвороста. Захар Андреич поднял деревянную слегу вроде шлагбаума или двери, и они очутились на лесной росчисти, уставленной рядами голубых, синих и зеленых как бы игрушечных домиков с плоскими крышами. То был городок пчелиных ульев — аккуратный, нарядный. Но все это Анатолий разглядел потом, вначале он видел одних только пчел. Они прошивали воздух пулями, жужжали, звенели. Много их носилось, и беспорядочна была их суета, а Захар Андреич шагал сквозь гудящий этот дождь и не обращал на пчел никакого внимания. Анатолию же казалось, что пчелы сейчас облепят его, он опасливо озирался.
— Двести тридцать семей — это тебе не пышка с маком! Наш пчельник для телевизора снимали. — Шоркнув плащом, Захар Андреич повернулся к Анатолию. — Не бойся, пчела у нас кавказская, миролюбивая.
Следом за ними пришла Лидуха; ей было, наверное, не больше тридцати лет, однако усталое лицо казало ее старше. На ходу раздувала она дымарку, синий дымок выталкивался малыми порциями.
Работать начали неторопливо. Сначала Захар Андреич заглянул в свой журнал, что-то пометил в нем огрызком карандаша, после этого снял с улья крышку и положил ее на траву — да так аккуратно, так бережно, словно бы крышка была сработана не из доски и жести, а из стекла.
Под крышкой оказалась удивительная жизнь. Захар Андреич одну за одной доставал рамки, разворачивал их против солнца, а Анатолий, стоя у него за плечом, старался запомнить все и понять. Прохладная на вид вощина, строгая геометрия ячеек, заполненных медом, — всего этого он прежде не видел. Пчелы внутри клубились, переползали одна через другую, вспархивали, жужжали; в бессмысленном их перемещении не было никакого порядка и никакой надобности, но Захар Андреич уже до этого успел внушить Анатолию, что пчелиная семья по укладу жизни «высшая математика», что здесь все отлажено как надо, и ничего лишнего. Осмотренные рамки возвращались на место, крышка закрывалась, ставились пометки — в журнале огрызком карандаша, а на крышке — мелом, и шли к следующему улью, чтоб и там все повторить. Вскоре Анатолию показалось, что и сам он сможет проделать эти несложные дела, и, когда Лидуха сказалась уставшей, он попросил снять крышку, и снял ее плавно, потом перевернул и положил на траву совсем неслышно, так что Захар Андреич похвалил его умение и с другого улья позволил снять не только крышку, но и верхний ярус.
Но пчелы как ни мирные, как ни кавказские были, а без укусов не обошлось. Молча, по-деловому одна из них впиявилась Захару Андреичу в руку, сейчас же подоспела вторая. И напали пчелы, как из рукава выскочили. Захар Андреич стряхнул их щелчками.
— Рано они сегодня! Лидуха, дымку дай! — Он огляделся и велел уходить, а на вопрошающий взгляд Анатолия сказал: — Видишь, солонец отпотел? К дождю. Вот они и начинают сердиться.
Уже вышли с пчельника и опустили за собой «шлагбаум», когда Анатолия пронзила боль. Зажмурив глаза, так и окоченев, он что было силы стиснул затылок и почувствовал, как хрупнули под пальцами две или три пчелы.
— И тебя щипнули? Ничего! — буднично сказал Захар Андреич. — А ты ведь есть захотел, правда? Сколько годков-то?
— Двадцать первый уже.
Обедали, запивая тягучий мед кипятком. Захар Андреич наконец-то снял белый свой халат и в ношеном сереньком костюме оказался совсем простым мужиком: у этих людей внимательный взгляд, и с ними легко. Анатолий без смущения сказал, что давеча он прошел, оказывается, совсем рядом с пчелиным городком, а не заметил его, на что Захар Андреич отвечал в том смысле, что, мол, чего глаз не увидит, о том и голова не подумает. Этим, дескать, и маскируемся.
— Интересно тут у вас! Будто бы время остановилось, и ничто не меняется.
— А чему меняться? Земля и есть земля. А видок у тебя нездоровый. Давно болеешь?
— Да нет, пока не жалуюсь… На вредном производстве работаю.
— Тогда приходи к нам почаще, на мед нажимай.
И тут Анатолий сказал, что ему хотелось бы заночевать здесь.
— Пожалуйста! — охотно разрешил Захар Андреич. — Придет Коська-караульщик, с ним и заночуешь. Можно в избе, а еще лучше на сене.
В цветастом бабьем платке, лет сорока, женщина искательно взглянула на Захара Андреича с порога.
— Подсобите, пожалуйста. Трактор пришел, а людей не хватает.
— Ты что ж, Анна, нашу-то работу за труд не считаешь? По-твоему, на пчельнике курорт?
— Да нет, да я…
— Пчельник, между прочим, поболе ваших яблок дает прибыли.
Захар Андреич крепко переменился при этих словах: пиджак на груди раздвинулся, во взгляде прямо-таки огонь. Женщина кротко помалкивала, но Анатолий заметил, как глаза ее чуть заметно сощурились и дрогнула бровь.
— За пчелой глаз нужен, — гнул свое Захар Андреич. — Помнишь двух молодяков с дипломами? В один сезон полсотни семей на ноль свели. То проспят — недосмотрят, то на пчельник заявятся выпивши. — Тут голос Захара Андреича необычайно возвысился, но сейчас же и сник. — Ладно, придем. За Лидуху не ручаюсь, а вот с ним… Придем!
Шли краем сада, где под каждым деревом кругами лежали порченые яблоки, и Захар Андреич все приговаривал в том смысле, что пропадает добро.
Синеньким дымком попыхивая, пронесся поджарый, на дутых колесах тракторишко с платформой, которая так вихлялась, что чудо, как это она до сих пор не оторвалась. Тракторишко остановился возле ящиков и вороха порченых яблок. Две лошади, запряженные в фургон, хватали яблоки, белую пену с их губ срывало ветром.
Нелегкие ящики Захар Андреич и Анатолий подавали на платформу, а молоденький, еще не вкусивший армейской службы тракторист Петька принимал у них груз, устанавливал ящики рядами и друг на дружку.
С плетенками в руках или ведрами на коромыслах одна за одной из сада приходили женщины. Все они были пожилы и разморены солнцем и, видно, поэтому не говорили ни слова, даже не глядели на грузчиков. Анна была здесь, оказывается, бригадиром. Эта не молчала, эта осматривала, хорошо ли наполнены ящики, все что-нибудь подсказывала Петьке и все ворчала: «Опять ничего не успели!» Анатолий подошел и сам ей подсказал: «А вы б сходили в дом отдыха, попросили б отдыхающих, может, кто и пойдет. Скучно ведь ничего не делать». — «И правда, надо сходить. Прошлое лето они нам подсобили, и нынче надо сходить».
К вечеру, после погрузки, запрягая серую кобылицу — стреноженная, она паслась в кустах за избой, — Захар Андреич сказал Анатолию:
— А я дал промашку насчет дождя-то. Спать ложись наруже.
А вскоре пришел Коська, однорукий мужик лет сорока пяти, очень разговорчивый.
— Ночевать остался? Ну пошли к дедам.
— А пчелы?
— Куда они денутся? Пятое лето караулю… Положено держать караульщика, вот и держат. А вникнуть — так совхозу я один убыток.
Коська говорил, а сам тем часом ловко скользил меж кустами, играючи перепрыгивал через пеньки, и Анатолий еле за ним поспевал.
Кусты внезапно кончились, запахло дымком, открылись огороды, и Коська уже здоровался за руку со щуплым стариком. По кустам была развешена сеть, старик чинил ее зеленой капроновой жидкой. Здороваясь, Анатолий заметил на руке у старика татуированную наколку: «Вова».
— Ого, щучка саданула?
— Знамо дело не пескарь, коль дыру прободала. Миша, готова, что ли, щерба? — спросил он у другого деда, вытянутого и плоского; тот лежал на земле и разворачивал под таганом тлеющую плаху.
— Пяток минут, и можно ужинать, — сказал тот басом. А Коська уже прилег к тагану, тянулся прикурить от углей. Пустив дымок, он и другого деда втянул в разговор:
— Что, дядь Миш, огурцы нынче обрывали?
— Два кузова!
— Устал?
— Устать не устал, а обессилел. Годы. Они знать дают…
А тот, что чинил сеть, вынес из будки корзину с крупными спелыми помидорами и три обливных кружки. Во второй заход он принес миску, ложки и бутылку портвейна. Коська сказался хворым на желудок, вина пить не стал, а лег на копешку сена и стал смотреть в небо. На копешке он и уснул. Анатолию дали стеганый ватник, и после ужина он прилег рядом с Коськой.
